Неточные совпадения
— Мило, Анна Григорьевна, до невероятности; шьется в два рубчика: широкие проймы и сверху… Но вот, вот, когда вы изумитесь, вот уж когда скажете, что… Ну, изумляйтесь: вообразите, лифчики пошли еще длиннее, впереди мыском, и передняя косточка совсем выходит из границ;
юбка вся собирается вокруг, как, бывало, в старину фижмы, [Фижмы —
юбка с каркасом.] даже сзади немножко подкладывают ваты, чтобы была совершенная бель-фам. [Бель-фам (от фр. belle femme) — пышная женщина.]
Ее волосы сдвинулись в беспорядке; у шеи расстегнулась пуговица, открыв
белую ямку; раскинувшаяся
юбка обнажала колени; ресницы спали на щеке, в тени нежного, выпуклого виска, полузакрытого темной прядью; мизинец правой руки, бывшей под головой, пригибался к затылку.
В городе, подъезжая к дому Безбедова, он увидал среди улицы забавную группу: полицейский, с разносной книгой под мышкой, старуха в клетчатой
юбке и с палкой в руках, бородатый монах с кружкой на груди, трое оборванных мальчишек и педагог в
белом кителе — молча смотрели на крышу флигеля; там, у трубы, возвышался, качаясь, Безбедов в синей блузе, без пояса, в полосатых брюках, — босые ступни его ног по-обезьяньи цепко приклеились к тесу крыши.
Лидия сидела на подоконнике открытого окна спиною в комнату, лицом на террасу; она была, как в раме, в
белых косяках окна. Цыганские волосы ее распущены, осыпают щеки, плечи и руки, сложенные на груди. Из-под ярко-пестрой
юбки видны ее голые ноги, очень смуглые. Покусывая губы, она говорила...
Первенствующую роль в доме играла супруга братца, Ирина Пантелеевна, то есть она предоставляла себе право вставать поздно, пить три раза кофе, переменять три раза платье в день и наблюдать только одно по хозяйству, чтоб ее
юбки были накрахмалены как можно крепче. Более она ни во что не входила, и Агафья Матвеевна по-прежнему была живым маятником в доме: она смотрела за кухней и столом, поила весь дом чаем и кофе, обшивала всех, смотрела за
бельем, за детьми, за Акулиной и за дворником.
— Что же лучше? — спросила она и, не слыша ответа, обернулась посмотреть, что его занимает. А он пристально следил, как она, переступая через канавку, приподняла край платья и вышитой
юбки и как из-под платья вытягивалась кругленькая, точно выточенная, и крепкая небольшая нога, в
белом чулке, с коротеньким, будто обрубленным носком, обутая в лакированный башмак, с красной сафьянной отделкой и с пряжкой.
«Это-то секретари?» На трап шли, переваливаясь с ноги на ногу, два старика, лет 70-ти каждый, плешивые, с седыми жиденькими косичками, в богатых штофных
юбках, с широкой бархатной по подолу обшивкой, в
белых бумажных чулках и, как все прочие, в соломенных сандалиях.
Все это делалось стоя, все были в параде: шелковых
юбок не оберешься. Видно, что собрание было самое торжественное. Кичибе и Эйноске были тоже в шелку: креповая черная или голубая мантильи, с
белыми гербами на спине и плечах, шелковый халат, такая же
юбка и
белые бумажные чулки.
Женщины присвоили себе и особенный костюм: ярко полосатую и даже пеструю
юбку и
белую головную мантилью, в отличие от черной, исключительного головного убора испанок pur sang [чистокровных — фр.].
Несколько испанок в черных, метиски в
белых мантильях и полосатых
юбках; они стояли на коленях по две, по три, уткнувшись носами в книгу и совсем закрывшись мантильями.
Нехлюдов уже хотел пройти в первую дверь, когда из другой двери, согнувшись, с веником в руке, которым она подвигала к печке большую кучу сора и пыли, вышла Маслова. Она была в
белой кофте, подтыканной
юбке и чулках. Голова ее по самые брови была от пыли повязана
белым платком. Увидав Нехлюдова, она разогнулась и, вся красная и оживленная, положила веник и, обтерев руки об
юбку, прямо остановилась перед ним.
Подсудимая подняла
юбку сзади тем движением, которым нарядные женщины оправляют шлейф, и села, сложив
белые небольшие руки в рукавах халата, не спуская глаз с председателя.
Тогда, получив разрешенье, она сняла замшевую перчатку с тремя пуговицами с пухлой
белой руки, достала из задних складок шелковой
юбки модный бумажник и, выбрав из довольно большого количества купонов, только что срезанных с билетов, заработанных ею в своем доме, один — в 2 рубля 50 коп. и, присоединив к нему два двугривенных и еще гривенник, передала их приставу.
Дочка же ее, семилетняя девочка с распущенными
белыми волосами, стоя в одной рубашонке рядом с рыжей и ухватившись худенькой маленькой ручонкой за ее
юбку, с остановившимися глазами внимательно вслушивалась в те ругательные слова, которыми перекидывались женщины с арестантами, и шопотом, как бы заучивая, повторяла их.
Маслова была одета опять попрежнему в
белой кофте,
юбке и косынке. Подойдя к Нехлюдову и увидав его холодное, злое лицо, она багрово покраснела и, перебирая рукою край кофты, опустила глаза. Смущение ее было для Нехлюдова подтверждением слов больничного швейцара.
Все были в
белых косынках, кофтах и
юбках, и только изредка среди них попадались женщины в своих цветных одеждах.
— Поведете? — спросила мать, вставая; лицо у нее
побелело, глаза жутко сузились, она быстро стала срывать с себя кофту,
юбку и, оставшись в одной рубахе, подошла к деду: — Ведите!
И сестра Феоктиста, встряхнув
белую крахмальную
юбку, набросила ее на Гловацкую.
В комнату вошла Женя, растрепанная, заспанная, в
белой ночной кофточке поверх
белой нижней
юбки.
— Да почти ничего: ночная кофточка,
юбка нижняя… и то и то
белое.
В одних нижних
юбках и в
белых сорочках, с голыми руками, иногда босиком, женщины бесцельно слоняются из комнаты в комнату, все немытые, непричесанные, лениво тычут указательным пальцем в клавиши старого фортепиано, лениво раскладывают гаданье на картах, лениво перебраниваются и с томительным раздражением ожидают вечера.
Вот как происходило это посещение: в назначенный день, часов в десять утра, все в доме было готово для приема гостей: комнаты выметены, вымыты и особенно прибраны; деревенские лакеи, ходившие кое в чем, приодеты и приглажены, а также и вся девичья; тетушка разряжена в лучшее свое платье; даже бабушку одели в шелковый шушун и
юбку и повязали шелковым платком вместо
белой и грязной какой-то тряпицы, которою она повязывалась сверх волосника и которую едва ли переменяла со смерти дедушки.
Костюм Офелии Пиколова переменила, по крайней мере, раз пять и все совещалась об этом с Вихровым; наконец, он ее одел для последнего акта в
белое платье, но совершенно без
юбок, так что платье облегало около ее ног, вуаль был едва приколот, а цветы —
белые камелии — спускались тоже не совсем в порядке на одну сторону.
Веял легкий теплый ветер от раздувавшихся одежд, из-под которых показывались на секунду стройные ноги в
белых чулках и в крошечных черных туфельках или быстро мелькали
белые кружева нижних
юбок.
Дед, в бабушкиной кацавейке, в старом картузе без козырька, щурится, чему-то улыбается, шагает тонкими ногами осторожно, точно крадется. Бабушка, в синей кофте, в черной
юбке и
белом платке на голове, катится по земле споро — за нею трудно поспеть.
И показывал Матвею жёлтое, искажённое и плачевное лицо, с прикрытыми трусливо глазами. Скрипели половицы, скрипели козловые башмаки девушки, — она бегала по комнате так быстро, что Матвей видел только тёмную косу,
белые плечи и розовую
юбку.
Горюшина, в голубой кофточке и серой
юбке, сидела на скамье под яблоней, спустив
белый шёлковый платок с головы на плечи, на её светлых волосах и на шёлке платка играли розовые пятна солнца; поглаживая щёки свои веткой берёзы, она задумчиво смотрела в небо, и губы её двигались, точно женщина молилась.
Другой раз он видел её летним вечером, возвращаясь из Балымер: она сидела на краю дороги, под берёзой, с кузовом грибов за плечами. Из-под ног у неё во все стороны расползлись корни дерева. Одетая в синюю
юбку,
белую кофту, в жёлтом платке на голове, она была такая светлая, неожиданная и показалась ему очень красивой. Под платком, за ушами, у неё были засунуты грозди ещё неспелой калины, и бледно-розовые ягоды висели на щеках, как серьги.
Меня обгоняли домино, шуты, черти, индейцы, негры «такие» и настоящие, которых с трудом можно было отличить от «таких»; женщины, окутанные газом, в лентах и перьях; развевались короткие и длинные цветные
юбки, усеянные блестками или обшитые
белым мехом.
Я вскинул ружье на плечи и пошел по указанному мне направлению. Поднявшись на небольшой холмик, откуда начиналась узкая, едва заметная лесная тропинка, я оглянулся. Красная
юбка Олеси, слегка колеблемая ветром, еще виднелась на крыльце хаты, выделяясь ярким пятном на ослепительно-белом, ровном фоне снега.
Иногда мелькал край ее нижней
белой кружевной
юбки, развеваемой быстрым движением, и маленькая ножка в черном чулке с тонкой щиколоткой и крутым подъемом икры.
Пестрый платок, накинутый на скорую руку на ее белокурые волосы, бросал прозрачную тень на чистый, гладкий лоб девушки и слегка оттенял ее глаза, которые казались поэтому несколько глубже и задумчивее;
белая сорочка, слегка приподнятая между плечами молодою грудью, обхватывала стан Дуни, перехваченный клетчатой
юбкой, или понявой, исполосованной красными клетками по темному полю.
Пили и пели песни почти до рассвета, а когда утром хватились, то замок у входа на чердак был сломан и из
белья пропало: три мужских сорочки,
юбка и две простыни.
На ней была одета только широкая кофта поверх рубашки и
юбка,
белая, как снег.
Видя, что с визитными карточками да тремя стаметовыми
юбками на этом
белом свете немного можно поделать, матроска, по совету Юлоч-ки, снарядила возок и дернула в Белокаменную, где прочной оседлостью жили трое из детей покойного благодетеля.
Но Рогожину некогда было следить за проказником, потому что при первом громе, произведенном падением разбившейся посуды, чистый, звонкий, молодой голос крикнул: «Брысь!», и занимавший несколько минут назад больного рокот за его головою тотчас же прекратился, а к печке подбежала молодая сильная девушка в красной
юбке и в
белой как кипень рубахе с шитым оплечьем.
На девушке не было ничего, кроме коричневой
юбки и легкого
белого платка с синей каймой, накинутого поверх плеч.
Луна ясно освещала комнату, беловолосого старика в ситцевой розовой рубашке, распевавшего вдохновенные песни, и стройную Настю в
белой как снег рубашке и тяжелой шерстяной
юбке ярко-красного цвета. Старик окончил пение и замолчал, не вставая из-за своего утлого инструмента.
Тут Демьян Лукич резким, как бы злобным движением от края до верху разорвал
юбку и сразу ее обнажил. Я глянул, и то, что увидал, превысило мои ожидания. Левой ноги, собственно, не было. Начиная от раздробленного колена, лежала кровавая рвань, красные мятые мышцы и остро во все стороны торчали
белые раздавленные кости. Правая была переломлена в голени так, что обе кости концами выскочили наружу, пробив кожу. От этого ступня ее безжизненно, как бы отдельно, лежала, повернувшись набок.
Ситцевая
юбка была изорвана, и кровь на ней разного цвета — пятно бурое, пятно жирное, алое. Свет «молнии» показался мне желтым и живым, а ее лицо бумажным,
белым, нос заострен.
Аксинья стояла, стыдливо прикрываясь
юбкой с
белым горошком по темному полю. Стеариновая свеча трепетно освещала ее заспанное и встревоженное лицо.
Голову ее покрывала дорогая черная шаль; одета она была в короткий бархатный шушун оливкового цвета и темно-синюю мериносовую
юбку;
белые руки, чинно сложенные у груди, поддерживали друг дружку.
Во дворе на протянутых веревках висело
белье; она срывала свои
юбки и кофточки, еще мокрые, и бросала их на руки глухому. Потом, разъяренная, она металась по двору около
белья, срывала всё, и то, что было не ее, бросала на землю и топтала.
Церковь вся в руках
белого духовенства, в плену блудников, щёголей; они вон сами в шёлковых рясах ходят, на манер бабьих
юбок!
Юбки на Генриетте не было, вместо нее вокруг пояса висела длинная и частая золотая бахрома, сверкавшая при каждом ее движении. Атласная рубашечка фиолетового цвета, надетая прямо поверх тела, без корсета, была свободна и совсем не стесняла движений гибкого торса. Поверх трико на Генриетте был наброшен длинный
белый арабский бурнус, мягко оттенявший ее хорошенькую, черноволосую, смуглую головку.
Пришли женщины — сначала три, потом еще две, — потом все время одни из них приходили, другие уходили, и все до одной они были хорошенькие, сильно напудренные, с обнаженными
белыми руками, шеями и грудью, одетые в блестящие, яркие, дорогие платья, некоторые в
юбках по колено, одна в коричневой форме гимназистки, одна в тесных рейтузах и жокейской шапочке.
Около печи, с ухватом в руке, стояла маленькая, очень худая, с желтым лицом женщина в
юбке и
белой кофточке, беременная.
Мне стало и жалко ее и стыдно пред нею. Сидя на полу, спиною ко мне, она качалась, прикрывая вскинувшимися
юбками белые, шлифованные ноги, и было в наготе ее что-то трогательно беспомощное — особенно в том, как она шевелила пальцами босых маленьких ног, — туфли слетели с них.
У крайнего двора на веревке отчаянно трепалось от ветра развешенное замерзшее
белье: рубахи, одна красная, одна
белая, портки, онучи и
юбка.
Перед ним стояла дородная, высокая девица в зелёной
юбке с жёлтыми разводами, в жёлтой кофте и
белом платке на голове.